ВАЛААМ   ВО ВРЕМЕНА ОНЫ.

    Валаам  издревле служил всем верам. В глубокой древности здесь было главное капище 
Велеса, или Волоса и Перуна. Из окрестных мест, с отдаленнейших берегов озера Нево, как 
тогда называлась Ладога, сюда сходились на поклонение языческие пилигримы.

   Местное предание говорит ,что св.Апостол Андрей Первозванный , просветитель скифов
и славян, из Киева добрался до Новгорода, а отсюда по реке Волхову до Ладожского озера.
Доплыв до Валаама, он занялся  истреблением капищ и идолов.

   Жизнь иноческая началась здесь ранее святого равноапостольного князя Владимира. А в
960 году уже было монастырское братство с игуменом во главе.

  Таким образом валаамские старцы правы, говоря, что здесь на каждом камне слеза лилась
и под каждым деревом молитва возносилась. Основал здесь иночество Сергий - чудотворец. 
О нем известно только одно: Сергий был " изобретатель и окончил жизнь в пещере  некоего
Вага. Он крестил Мунга, назвав его Куартом. Потом от восточных стран притек
св.Герман, коего "слез струи приснотекущиия, пост, бдения и труды, предел естества 
превосходящие".

 - Они у нас исстари прорицатели  и чудеса многие творили , - пояснил мне инок, пояснил 
мне инок, показывая раки преподобных. - У нас на сей предмет и молитва есть такая 
удобопроизносимая  и благопотребная. Богомольцы в молитве сей взывают и глаголют:
"Вы бо  в недузях явитеся целители, по морю плавающим кормчии  и утопающим 
благонадежное избавление  и от всякого смертаносного нашествия хранители, и паче же 
от духов нечистых свобождение, и всяких наветом содержимых очищение и помощь!"

----А теперь чудеса бывают у вас ?

----Чудеса мнози, сколько хочешь, только веруй. Все чудо: гора стоит - чудо, лес на камне
растет - предивно. Птица летит - и то чудо, ибо ежели бы Господь не повелел, ей лететь, 
быть можешь, она  бы и плавала, как Левианфан - рыба, или ползала, как змий - гадюка!

    История Валаама затем повествует о некоем блаженном  Аврамии - чудотворце из града Чухломы. Родители его были неверны, и он по-чухонски (какой это еще язык) назывался Иверик. Восемнадцать лет он лежал расслабленный на одре своем, и узнав о Христе  Иисусе, помыслил Убо помилует ли мя когда? И се внезапу почувствовал в себе силу, нашедшую нань, и нача  превращатися семо и овамо, и и рукама и ногама, пресмыкаяся, владети и возста здрав". Затем он отправляется  в Новгородские пределы, и прославляет имя Божие  и на Валааме подстригается, при чем" новоотрожденый тот муж  восприя  и зельнейшее  богоугодное  тщание. Потом Авраам  действовал  по общей программе: статуев чудесно сокрушал ,веру распространял, тьму идолобесия рассевал и дьявола посрамлял неоднократно.

----Неужели не осталось больше сведений о доисторических временах Валаама ? - спрашивал я у братии.

----Должно быть, есть финских и шведских архивах!

----Что ж вы не приложите старания разработать их?

----Во первых, языков этих не понимаем, а во вторых, что возможно, делали. Когда одного известного историка отправляли в Гельсингфорс,то отец Дамаскин послал пятьсот рублей на разработку архивных сведений  о Валааме.

-----Ну и что же ?

-----А деньги прикарманил, сведений же никаких, по слову писания, "не даде!"

Второй период  истории Валаама, с 960 до 1715 года, полон превратностей, разорений, истреблений. Монастырь то оказывался в развалинах, то возникал вновь в еще пущем блеске. Прежде всего, в 11веке его разорили шведы и повторяли потм это занятие с настойчивостью и злобой неимоверной. В 1578 году они, напав на обитель, прирезали 18 достаблаженых старцев и 16 послушников "тщась о распространении ереси лютеровой. В 1581 году на острове был мор, истребивший и старцев и послушников, а что осталось  от мора, то опять попало в лапы к шведам, которые в третий уже раз сожгли обитель. Иноки разбежались по лесам и на версе  гор среди пустыни, поставили свои келейки.

В 1595 году, перед самым миром, монастырь  вновь был разорен шведами. В том же году был заключен мир, и России возвращена вся ее древняя новгородская собственность. Великий князь Феодор Иоаннович  возобновил обитель.

----В других монастырях иноки во время нападений защищались. В Соловках, например, в Святых Горах..

----А у нас нет. Поэтому мы прельщаем кротостию и уловляем смирением. Меча валаамские иноки не обнажали и крови не проливали. Не подобает! Наши латы - вот, взял он себя за рясу. - Оне ото всего свободят!

---Однако, как шведы-то были... Коли бы вооружились, мене бы вас погибло!

----Эта погибель во спасение. Другие монастыри - то падают и разрушаются, а мы молитвами убинных и доселе красуемся. Вот вы и рассуждайте, что выгоднее: вооружиться либо голову под нож. Дело за которое кровь пролилась - дело прочное. НЕ оживет, а еще не умрет! Глубокие ростки пускает оно, и нескоро их вырвешь вон.Дурная трава ничем полита, ни кровью ни потом. Оттого она год и живет !

 В царствование Иоанна Грозного иноческая жизнь так развивалась на Валааме, что избыток монашествующих перешел на матерой берег, и в одном только пункте, где ныне стоит Сердоболь, основалось двенадцать скитов. Рай инокам был на Ладоге: все вокруг принадлежало им, так что в 15  и 16  столетиях Валаам называли уже не иначе честною лаврою. Вся корела, даже и кекскольмская, была православною. В духовном отношении монашество более соответствовало своему идеалу чем ныне. Богатства обители росли..

К ней были приписаны деревни, подворья, соляные варницы.

----Да тогда обитель была воинствующей и торжествующей.!--!-вздохнул монах,беседовавший со мною.

---А теперь?

----И ныне хорошо , и ныне дом Божий не оскудевает .

Так дело шло до 1611 года, когда шведы опять напали на обитель и разрушили ее до тла. Игумен  Макарий, братия и служки были умервщлены. Удалось только спасти мощи Преподобных, которые для того опущены были в глубокую могилу - род колодца .Шведы ,разорив монастырь ,поставили на его месте  маленькую крепостицу  и остались в ней.Несколько лет таким образом обитель не существовала  Иноки со справедливой гордостью говорят  теперь что на их острове нет камня ,на который не был бы запечатлен кровью подвижническою .НЕТ МЕСТА ГДЕ БЫ ВРАГИ ПРАВОСЛАВИЯ НЕ УБИВАЛИ МОНАШЕСТВУЮЩИХ .Рассказывают о видении бывшем какому-то иноку .Шел он по Назарьевской пустыни.--одному из самых поэтических мест Валаама.Вдруг в дали послышалось  погребальное пение старого образца .гнусавое.Инок,изумленный остановился.Было среди белого дня.Вдали  из зеленой чащи залитой солнечным светом ,показалось шествие черноризцев в два ряда .Шли они сложив руки на груди ,образом же были просветлены  и очи имели кротости несказанной .Только когда шествие приблизилось к монаху ,он увидел что все черноризцы обрызганы кровью и покрыты ранами..Там где прошли они трава оказалась не помятой .Они исчезли также как и явились  в зеленой чаще ,причем тихие отголоски погребанапева долго доносились в воздухе .пока не слились с глубоким шепетом лесных вершин. и свистом ветра ,проснувшегося между деревьями. Шведы, заняв остров, по преданию,сначало хотели было извлечь мощи преподобных и надругаться над ними, но их постиг недуг,и выздоровев, они соорудили над могилою святителей деревянную часовню,вскоре, впрочем забытую. Развалилась и крепостца, поставленная шведами, и весь остров пришёл в страшное запустение. Только вбольшие праздники, неведомо с каких незримо колоколен,над лесными вершинами и молчаливыми скалами носился благовест, коему не внимало ничьё ухо. Безлюдье и запустение было там, где ещё недавно проливались покаянные слёзы и возносились горячие молитвы... Только изредко прибрежники  Ладоги заплывали сюда для рыбного лова. Редкие проникали внутрь пустынного острова. Один из таких немногих, дойдя до магилы преподобных, увидел над нею полуразрушенную часовню,совсем окутанную отовсюду лесною дремой, и покачнувшийся, мохом поросший крест. По преданию, финн,  хотел совсем свалить его,но тут же на месте был поражён "язвами". "Вразумлённый, он познал всё безумие своей дерзости, был исцелён, возобновил крест и часовню и поселился около тех преподобных". Теперь, среди бездорожья, в этом безмолвном царстве сосен и скал, явилось жильё человека. Потомки дерзостного финна существовали здесь до времён игумена Назария, который их выселил в Якимваарский погост, в деревню Кумоля, где они живут, нося фамилию Кокуля. Как кому, а мне всего поэтичнее из длинной истории Валаамской обители кажется именно время запустения и безлудья, когда остров населяли только могилы, в которых мирно спали мирные иноки. Ко времени, когда Пётр Великий повелел восстановить обитель во всём её блеске и величии, на Валааме уже не оставалось никакого жилья, кроме скудной хижинки поселившегося у часовни финна. Лесная поросль затянула срубы, кое-где в глубоких трущобах догнивали по сырым понизьям балки, и только таинственный звон чудесных колоколен носился над этим царством запустения и смерти.

Во весь первый период до окончательного разорения Валаам сослужил большую службу России. Он был представителем наших начал среди корелы, первым форпостом славянского племени. Валаам в значительной степени подготовил почву для обрусения ладожских инородцев, и если в самых глухих карельских сёлах мы слышим чистый русский язык, если видим свои обычаи привившимися там, а в немногих русских посёлках племенные особенности сохранившимися неприкосновенно, то заслугу мы должны приписать именно труждавшимся и мучимым шведами старцам валаамским. Как Соловки на севере, так и Валаам на западе,- один среди чуди белоглазой, другой среди корелы и финского племени - высоко держали светоч русского народа,ини разу не склонив, пронесли его через несколько веков. И та и другая обитель былисозданием Господина Великого Новгорода, им он передал своиживые силы,и в них обеих до последнего времени отголоски древнего веча сказывались в общинном устройстве и вершении дел. Сходство между Соловками и Валаамом не ограничивается этим. Валаам, как и Соловки, - мужицкое царство, и в нём вся сила обители.

Итак, Валаам сто лет был в запустении. К счастию, о нём воспомнили вовремя. Тихвинского монастыря архимандрит Макарий обратился к Петру с просьбою не дать мощам Германа и Сергия валаамских " у проклятых лютор в поругании быть" и повелеть те святые мощи " с того Валаамского острова от их люторскаго поругания перенести в Тихвин монастырь, дабы они, проклятые люторы, тем не возносилися", и от соседних государств, которыя ныне содержат закон греческий и в благочестии состоят, укоризны и поношения не было". Если бы просьба была буквально исполнена, Валаам населился бы рыбаками и корелами. Здесь бы устроились крестьянские волости, и нынешней люботныой обители не существовало бы. Тем не менее, хотя просьбу Макария не исполнили, но о Валааме вспомнили; посещая олонецкий край,Пётр побывал на островах, и в 1715 году последовал указ восстановить монастырь во всей его прежней славе.

В течении сорока лет обитель росла очень быстро, но в 1754 году, в день Светлого Христова Воскресенья, внезапно была истреблена огнём. Пришлось опять начинать сначала. Через всю историю Валаама проходит одна замечательная черта: чисто мужицкая, сильная, несокрушимая энергия. Через 9 лет обитель обстроилась ещё роскошнее, ещё просторнее. В Саровской пустыне в то время был строгий отшельник,старец Назарий. Валаам вызывал его к себе, но настоятель Сарова, стараясь удержать его у себя отозвался о нём как о человеке малоумном и неопытном в духовной жизни Преосвященный Гавриил проник тайну смирения Назариева.

- У меня много своих учеников, пришлите мне вашего глупца! - отвечал он саровскому игумену.

 И старец Назарий сделался, таким образом, строителем Валаама. С этого времени монастырь идет вширь. До сих пор он ещё не установился и похож на громадный, строящийся дом, где в одних комнатах уже живут, а в других стучат молотки, под топором летят во все стороны щепки, визгливо пылится крепкое дерево, стоит белое облако над кучами извёстки. Иннокентий очень удачно продолжал дело малоумного старца Назария, оказавшегося прекрасным хозяином. Последующие игумены тоже не складывали рук, но монастырь в настоящем его виде нужно считать созданием о. Дамаскина, правившего им около сорока лет. О. Дамаскин - самый крупный представитель того типа крестьян-деятелей, которыми отличаются наши северные обители. Воля, не выносящая противоречий и не терпящая ничьего равенства около. Сила, созидающая или разрушающая, смотря по тому, как она направлена. В о. Дамаскине выработался наиболее полный тип монахов-строителей, которые сумели из ничего сделать всё.

В прошлом веке Валаам владел соляными варницами, мельницей и сенными покосами в Кольском уезде, Архангельской губернии и деревнями по ладожским берегам. Но потом Валааму не повезло. Сёла были отобраны, острова посещались финнами, которые рубили монашеские леса и косили траву в лугах, ничего не платя инокам. Только при Павле Первом обитель вздохнула свободнее. Теперь богатства обители в землях, лесах, водах и постройках громадны, а даровой труд более чем трёхсот человек братии и тысячи богомольцев составляет тоже немаловажный капитал.

 

 

Гостиница. - Отец Никандр

Ладожского гроза, как скоро налетела, так же скоро и ушла. Когда мы по довольно крутой дороге подымались наверх, вдали, на горизонте, только мигали зарницы, проходя стороной. Направо от нас было довольно большое здание, красное, выведенное из кирпича. Это старая гостинница. Теперь она идёт под "простой народ". Прямо перед нами белый фасад новой странноприимницы, в которой может поместиться более 2000 человек.

Ни в одном окне не было света, и налево, за белой стеной монастыря, чернели такие же мёртвые окна келий и высились,словно стремясь дорасти до туч, колокольни и куполы. Кругом стеною лес. Весенний шелест несся нам навстречу. Именно весенний, мягкий, ласковый. Листья ещё нежны, молоды. Тот же лес осенью шумит совсем иначе. В сухом шорохе его слышно что-то старческое. Листва подсохла, пожелтела и шуршит одна о другую, пока ветер не сорвёт её совсем и не бросит в сырое понизье.

- -- Неужели все спят?

---  Все. Известно, они деликатной жизни не понимают,- пояснил артист Володька. - Теперь в Питере только что в разгул идут. Тут, как десять часов, - шабаш. Коты и те дрыхнут!

--- Как рано встают иноки?

---  Рано-то рано. А только и тоска же!

--- Не для веселья собрались! Целый день на работе, - пояснил мне Стёпка. - Вот как четыре утра, так иноки и за дело. Кто куда. Всем послушание назначено!

--- Ну, уж и всем!

--- Завтра сами увидите. Ни одного, чтобы так болтался. Тут монастырь строгий!

Тишина давила. Громадным кладбищем казались кельи, соборы, дома... Среди бесцветной финской ночи они были ещё мертвее, точно бескровное, ничем не озарённое лицо трупа. Сделал я ещё несколько шагов... Что это? Прелестный молодой голос... Простая корельская песня, нервно вздрагивающая, точно подстреленная птица, что на земле бьётся,шевелит ослабевшими крыльями, силясь подняться повыше, на простор, а сыра земля её держит... Большое сердце создаёт такие песни. Из большой груди плачут они безутешные...

--- Кто это?

--- Должно из молодых монахов!

Двери гостиницы заперты.

Мы начали было стучать. Сначала Володька заколотился.

--- Ты что,чёрт! Разве так можно? В кое место попал,что ломишься?

Попробовал Стёпка раза два-три. Прислушались - никого и ничего.

--- Отец Никандра спит,должно быть. Усь-ка, я его подыму. В окно постучу!

Я сел на лавочку. Стучали довольно долго. Наконец в окне кельи показалась чья-то седая голова.

--- Кто тут?

--- Богомольца в лодке привезли. Благослови в гостиницу, отец Никандра!

Через минуту, наконец, отворились двери. Гостинник, иеромонах Микандр, весь сухой, зорко поглядывающий одним здоровым глазом, в то время как другой, кривой, шарит что-то на стороне, заторопился.... Под руку даже подхватил меня.

--- Вы извините, отец Никандр, я не генерал, и вобще нигде не служу!

--- Не служите! Что ж так? А вы бы послужили. Генералом бы, пожалуй, вышли. Ты, брат Владимир, всё в нераскаянности своей прибываешь. На обмане только и стоишь; развлечение мыслей замечаю у тебя особливое. А ты себя в нетерпеливости укоряй. Не мог меня дождаться - генерала выдумал!

--- Прости, отец Никандра, я это так...

--- Что прости... Я прощу, а только самоуничижение не вижу в тебе никакого. Мысли-то у тебя какие. Всё ты паришь к предметам неполезным, а душевредным. Пожалуйте! - обернулся он ко мне.

Длинный, белый коридор по обеим сторонам, точно кельи одиночного заключения, малые комнатки, в одно окно каждая. Стены начисто выбелены известкой.Постели чистые,но грубые, по монашескому положению.В комнате две кровати, простой некрашенный стол и табурет.

--- Вот вам и келья. Какого звания будете: благородного или из купцов? Вы что же это на лодке, для развлечения?

--- Нет, к пароходу опоздал! Из Сердоболя.

--- Скажите,какие вы бессстрашные...А какой на вас чин будет?

--- Никакого!

--- Как же... Это нельзя, чтоб без чина... Вот это что , книжка у вас?

--- Да!

Высмотрел книжки,в бумаги заглянул. О семейном положении поинтерисовался и все мои ответы занотовал в памяти.

---- А вы каким делом занимаетесь?

 --- Пишу, книги вот пишу.

---  Скажите... в таких младых  летах! но на ипаче светские?

--- да!

--- О прелести суетной. недля духорадости, а так, хитроумствования! ну что ж, отдохнуть вам требуется? Одеяло вам принесу сейчас. Покров телесный, а вы о духовном -то  покрове сами позаботьтесь. У нас тут хорошо спится, без вражьих мечтаний. Мы до прикосновения сна молимся. Оттого и видений ни каких не бывает. Что же, всё осматривать будете?

--- Да, думаю!

--- Ежели пустят!

--- Как пустят? Ведь богомольцам же не воспрещено?

--- Нет, зачем же. У нас богомольцы из гостиници в храм и трапезную и опять в гостиницу. А до осмотров не допущают. Но ежели отец наместник благословит, тогда и вы посмотрите вся сокровенная. Скиты наши. Лошадок вам дадут, а то в ладье повозят. А вы запишите мне на бумажку, зачем вы прибыли, надолго ли и ваше святое имя!

--- Зачем?

--- Нельзя. Я о каждом богомольце докладать должен отцу наместнику. Вы ещё спать будете по немощи своей, а я уж побегу к нему. Прибыл-де светский писатель. Ну и прочее, еже замечу, поясню ему. А потом вы подите, благословитесь - монастырь смотреть. А то и такие писатели есть, сказывают, которые монастыри бранят!!

--- Как же, есть!

--- Доколе Господь их терпит...Это точно,вольноевремя ныне. А то бы им следовало уста заграждати. Потому - не дерзай! во оно время жгли таких за ересь.

Отец Никандр впоследствии когда узнал, что наместник меня принял хорошо, стал очень мил и любезен. Развлекал меня по вечерам беседою сладкогласною и умилялся добродетелями иноков валаамских. Валаам - первая обитель, гостиница которой содержится в безукоризненной чистоте. Пока о.Дамаскин не был разбит параличом, он сам следил за этим, и порядки, введённые им, сохранились и доселе. Клоп и блоха преследовались здесь с ревностью, воистину утешительною.

--- Которую и богомольцы завезут,и ту мы истребляем! А сами они у нас не водятся. По целому монастырю этой нечисти нет!

 ---У вас  много иноков-корелов?

--- Много!

--- А они ведь не совсем чистоплотны?

--- Это дома, живучи в нищете да лишениях. А тут они так округ себя ходят... Иному господину подстать... Ну , спите! Спите! Завтра я вас разбужу в своё время, Господь с вами! Поесть хотите?

--- Нет, спасибо!

 --- И чудесно. Невоздержание и насыщение чрева - начало всякой страсти есть. Сею-то сытию прежде всего и скорее  человек уловляется... Так вы о мясах египетских скорбеть не будете? Нет? Ну, благослови  Господи! -  И Никандр оставил меня одного. 

Богомольцы.- Исправляемые.- Голодные и холодные

Во время моего посещения Валаама богомольцев было чрезвычайно мало. Несколько корельских семей, да гулящая голытьба из Питера обрадовалась даровым кормам. Так что типы, пропавшие бы в другое время, здесь, невольно бросались в глаза. Особенно любовался я двумя купеческими соврасами. Очень уж хороши были. Носы тупыми углами вверх, лбы - впрочем, лба им не полагалось - капуль заменял, золотушные глаза,ничего не выражавшие, и отвислые нижние челюсти. При этом спинжак в обтяжку и штаны, разумеется, колокольчиками.

--- Эти зачем тут? - спрашиваю у Никандра.

--- На исправлении. Третий месяц  слоняются!

--- Вот, я думаю, томятся?

--- Нет, помилуйте. Тятенька у них звероподобный. Мы тут увидели свет, говорят. Одного родитель здесь в монастыре учил. Хорошую стоеросовую палку об него обломал. Только и беда с ними.!

--- А что?

--- Бог знает как это они уж табак достают!!

--- Да разве богомольцам курить воспрещается?

 --- А то как. Тут смех с этим куревом. Из Питера какие особы наезжают, можно сказать, сугубые господа,в кавалериях. Так они, что мальчики, в трубу дымок-от пущают.... Дымком-то в форточку попыхивают. Раз я к одному в келью нечаянно вошёл, а у него цигарка в зубу. Он её сейчас трах - да между пальцы и зажал. Стыдно-с, говорю ему,в генеральском чине, и вдруг такой соблазн. Знаете устав наш, что нельзя! " это вы, - отвечает, - насчёт табаку, так я, ей-Богу, и не курил,коли цигарка-то у него скрозь пальцы дымит... Вот я, говорю, пойду, да отцу Дамаскину пожалуюсь.. Так он меня стал просить, так просить..

Два купеческих савраса, перепели все потивыфранцузских шансонеток, которые они узнали, разумеется, не из первых рук, и заскучали. Кстати, изобретательность выручила. Слышу я как-то в коридоре:

--- Давай канонархать!

--- Давай!

--- Начинай... Попробуй-ка проканонархать так, как отец Александр канонархает. Ну?

Рёв поднялся такой, что Никандр погрозился тятеньке отписать.

---Неужели же ммы себе самого малого музыкального удовольствия доставитьне можем?

А то вот ещё один овощ от чресл купеческих.

Стою я как-то у монастырской хлебни. Вдруг от туда выскакивает весь в поту молодчинище  громаднейший, на громадных тяжёлых, толстых лапах, лет этак семнадцати. Лицо всё в прыщах, нос точно чем-то налившийся, маленткие свиные глазки. Руки лопатами. Выскочил, как с угару, тяжело дыша.

--- Вот благодарю!.., Утешила меня маменька... Вот благодарю!

--- Что это вы? - спрашиваю.

--- Ну, монастырь!

--- это вы насчёт чего же?

--- Как же... Сорок дней окромя квашни ничего не видал!

--- Каким образом?

--- А вот видите. По нашему обиходу я запил. Меня маменька поймали, на пароход и сюда выдворили на сорок дней!

--- Квашня же тут причём?

--- Да такая была их просьба к отцу наместнику, чтобы мне дело какое потяжелее. Ну, он и благословил: ступай квашню месить. Так сорок ден и храмов Божьих не видал. Утром, чуть свет, к квашне, от квашни и спать идёшь!!

---Дурь-то из тебя потом и вышла! - вмешался монах. - Приехал, ведь на тебе лица не было. Отёк с вина, а теперь умалилось!!

--- Точно что... сейчас только сорок дней кончилось! Ну уж я теперь!.. Благодарю вас,маменька... Уж я теперь!...

Только и производили утешительное впечатление богомольцы из крестьян. Эти серьёзно молились отводили душу,находя помощь по вере своей. Особенно один так и врезался в моей памяти. Стоит в соборе на коленях... Ни слова, даже губы молитвы не шепчут. Пристальный взгляд упёрся в образ Богоматери и не отрывается от него по часам. В этом взгляде всё: и надежда, и скорбь,и радость духовная, и тоска безмерная. Весь человек перешёл в глаза. Он не слышит богослужения,в нём самом, очевидно, совершается своё священнодействие, в котором он сам и священник, и богомолец. А то вот целая семья распростёрлась и молится... Плачет баба,всем своим нутром плачет. Видимо, настоящее горе, не наше сентиментальное и слащавое, слезами изводится.

Корелы, те и молятся как-то по-своему. Точно по команде взбрасывают руки, отряхивают головы, кланяются в пояс священнику,стадом подходят по дблагословение,стадом прикладываются к инокам. Бараны за вожаком. Даже в трапезную ползут тем же мерным шагом и тоже стадом . В лес вздумают, непременно целым табуном. Впрочем,когда они попадают в монастырь послушниками, у них, Господь уж ведает как и от куда,оказываются способности, и грубый,неуклюжий, аляповатый корел делается ловким, умным и предприимчивым иноком.

 Между богомольцами, бывшими при мне, выдавался один особенно. У каждого монаха допрашивался, может ли  "самоубивец, и вдруг теперь, в царствие небесное войти". Никто ему точного ответа дать не мог; только одно и советовали: " Молись преподобным, на милость закона нет". Сунулся он с чего-то и ко мне с тем же вопросом.

--- д а что это вас беспокоит так?

--- По личной прикосновенности-с!

--- А именно?

--- Братец у меня были, в мастерах у немца, ну так они ядом чудесно застрелились... В знак тоски-с!..

А то разлетелся в обитель любитель стройного клирного пения, а на Валааме поют - святых вон выноси. Не до того инокам, не тем заняты.

--- Ах, нет у вас паркесного пения! - упорствовал Никандр.

--- Почему не надо?

--- Да так!

---Нет, каковой ваш аргумент будет...вы,впрочем,скажите?

--- А так, что не приличествует!

--- Паркесное не приличествует!? Ангельские гласы не подлежат вам?

--- И не подлежат... Паркесное пение под скрипку? - озлился Никандр.

--- Под скрипку точно...

--- А где у святых отцов о скрипке значится? Кимвалы есть, трубы были, арфы,иные прочие мусикийские орудия упоминаются.... А скрипка есть?... Скрипку на иконах изображают?

--- Скрипки нет! - озадачился богомолец.

--- а нет, так и не надо. Скрипка обители не приличествует.... Давид, как по-вашему, на скрипках возвеселял себя... Царя Саула на скрипке утешил?

---Простите, отец Никандр!

--- Бог простит! Господь с вами. Наше пение нам к лицу... Монастырь простой, не изглагольный, - и пение простое. Надо, чтобы у тебя душа пела... Благочестивые мысли не через пение должны нисходить, а сами... Плохо,коли только пением вера твоя поддерживается!..Паркесным пением инока не создашь...

На праздниках народу здесь "что каша крутая". Голова кругом ходит у никандра,потому что,как гостинник, он пастырь всего этого алчущего и жаждущего стада.. Сразу по нескольку тысяч приваливают, даже и зимою. Так на Благовещение по льду приезжают сюда корел и чухон до 2000. В летние месяцы из одного Петербурга приплывают по 150 богомольцев каждую неделю. На Преображение из столицы сьезжаются 700. Вскиту Всех Святых в его храмовой праздник скопляется тысячи по три поклонников. В течение же всего года одних береговых собирается здесь тысяч двенадцать да дальних тысяч восемь.Выработавшихся, традиционных богомольческих типов, которыми так обильны Соловки и богата Киево-Печёрская лавра, на Валааме нет. Тут серое крестьянство и питерская мастеровщина. Иной раз в гостиницах обители, несмотря на их поместительность и размеры,бывает так много посетителей, что они спят вповалку, спина к спине,лицо к лицу, точно дрова. Они, впрочем, и не претендуют.

Для Бога! Значит, и потерпеть можно. А тут кстати и пословицы: " в тесноте люди живут", "чем теснее тем теплее". Между гостями бывают и старообрядцы, почитающие если не самый монастырь, то остров, как служивший некогда обителью для чистых светочей древнего благочестия. Беднейшим богомольцам обитель подаёт иногда сапоги, платье,случается, и деньги. Соседям, ладожана, помогает семенами, сеном, соломою,огородными овощами. Нищета прибрежных крестьян до того поразительна, что в самую крепкую зиму, " не имея почти обуви, в самом ветщом рубище", они пускаются за стопятьдесят и более вёрст по озеру.,только чтобы пожитьденька два на монастырском хлебе. Многих из них находят замерзшими "от великой стужи" за версту или две от обители.  В монастырь стекаются и за медицинской помощью. Больные золотухой и глазами всего чаще обращаются сюда. Обитель снабжает их лекарствами. Всего беднее народ сьезжается на праздник Петра и Павла. Тогда тут слоняется по дворам  и монастырю до 4000 человек.

КОНЕВСКИЙ СКИТ. ОТЕЦ ДАМАСКИН.

---У нас трудно,очень трудно иноческого сана добиться

----Почему?

-----Пока еще тебя послушником примут ,навозишься ,да в послушниках шесть лет ,а если молод ,то и больше.Моложе тридцати лет рясофором не сделают .Да ви рясофоре если  ты во всем взял иобители угоден  просидишь только шесть лет .Лет пятнадцать до мантии промаешься.Я вот мантию получил на седьмом году.,

 Всё это объяснял мне благодушный Самуил по пути в Коневский скит. В нём живёт всего один пустынник Макарий. Вмире он был на пивоваренном заводе рабочим. Застали мы его за самым невинным делом. Прудок у него около келии. Возился он над ним.

--- Благословите, отче.

--- Господь благословит. Недостоин я...

--- Что это вы делаете?

--- Да вон в прудок эту рыбку пускаю. Пущай же она водится.

--- Какую рыбку?

--- А сижков махоньких да ряпушку. В пруде у меня щучки нет, ну, так без хищного зверя всякой мелкой рыбке куда как вольготно будет.... нехай её забавляется. Подрастёт, в светлые дни полюбуюсь, как она на солнце играть станет... Только и отрада, что молитва, да вот прудок мой; ко мне мало кто ходит. У редкого явится усердие такое, чтоб к нам в дальний скит.... Мальчика бы мне, - обратился он к самуилу.

--- А ты просил?

--- Просил наместника, обещал. А то я здесь один совсем, как жук на осоке... Всё одному невозможно переделать... Огородик - то свой я позапустил.

Пруд чрезвычайно весело смотрит. На нём разрослись какие-то жёлтенькие цветки, и водянные лилии, которые Макарий почему-то называет курочками. Зелёные листики прямо, точно тарелочки на воде лежат.

--- Ишь ты, словно блюдца. Разбросались как. У меня тут место мягкое. Спокой. Ни гор высоких, ни возёрной волны. Тишина у меня. Вот сижу и слушаю звон из того леса. Коровки там ходят. Иная и ко мне забредёт, к пустыннику, навестит тоже. Ну хлебца ей - все лишнего гостя привадишь. А как настоящего человека  Господь пошлёт, милостивый, так истинно возопиешь; возсия нам яко солнце светозарне в велелепии!

 В Коневском ските хранится образ Нерукотворённого Спаса, собственного письма графини Орловой. Колокольня низенькая. с неё только и видно, что пруд кругом, да пустынька самая. Вокруг церкви рассажены вязы, серебристые и душистые тополи.

--- А это что?

--- Аулье дерево. Божье дерево такое есть, аулье. Сказывают у кровожадных черкес растёт.

--- Как! Такого дерева нет, да и черкесов ныне не осталось,всё в Турции.

--- Верно говорю, аулье. Так и отец  Дамаскин называл, оно и из Турции может быть. У нас много деревьев из неверных мест. А черкеса расточили наконец?... Ну, что же - не бунтуй!... Это хорошо!

Вязы особенно хорошо принялись здесь.

--- Рыбку едите? - подшучивал я.

--- Уху хлебаем из пруда. Велика кадка - то, рыбки и не поймаешь.

Огород ступеньками кверху. Хоть старец и жалуется на то,что запустил его, но на мой взгляд, у него всё в исправности.

--- Тут ещё какие деревья у нас есть - диву даёшься. Из Белой Арапии, сказывают одно - сам нечистый бузук его сажает. А вот клён-то. Ишь могучий какой. Его отец Дамаскин вырастил. Отец Дамаскин здесь в затворе пробыл несколько лет, в Коневском ските моём. Раз он так кленовую палочку так взял да и посадил в землю,а она из себя корень пустила. Ишь теперь какое дерево райское вышло. Гущина... Сила-дерево. А сам-то отец Дамаскин без рук,без ног. Как кого умудрит господь! А вот это дерево,по-моему, большая лапа зовётся, потому что у него лист такой.

Пушистые лиственницы окружают бывшую келью о. Дамаскина. В самой келье чистота. Всё словно только что вымыто. Видимое дело, блюдёт её Макарий. Вот и гроб, где несколько лет спал Дамаскин, ведя отшельническую  жизнь в этой пустыньке. Он, как теперь Макарий, был в полном одиночестве.. Только священные книги утешали его в уединении. Память о его подвижнечистве столь высоко ценится монахами, что мне случалось слышать такие, например , отзывы.

О. Макарий чистая крестьянская душа. Работает над своей пустынькой  в поте лица, улучшает её как может; для того чтобы понять, как энергия одного человека изменяет местность, следует приехать сюда. Валаамские иноки вобще представляют полные типы северного монашества - монашества мужицкого, чуждого хитросплетениям византийским и строго блюдущего свой основной принцип - обязательность труда и беспрекословность послушаний.

--- Деревья эти только нашей зимы не любят. Как бы им их в шубы не заворачивали, давно бы им помереть.

--- В какие шубы?

--- Да соломой обёртываем... и досками тоже забиваем от зайца. Заяцзимой - подлый зверь. Голодно ему, бедному, он сейчас же и пчнёт кору грызть. Пока мы не догадались, много дерев у нас косой попортил... Особенно ежели осина либо яблоня... Зайка сейчас к ним. Ушаст, ушаст, а тоже понимает. Клёнов вот не жаль, они у нас лесами сами растут... Ухода за ними не надо - Божье дерево...

--- И не скучно вам здесь одному?

--- Как не скучно? Скучно. Особенно песья муха скучит... Жрёт она меня...Ведь и махонькая какая, а сколько в ней лютости!  - И при этом у Макария добрая-добрая улыбка, "лёгкая", как говорят монахи.

--- Тут хоть гулять, когда вздумал, можно, а вон их,- взглянул он на Самуила, - и гулять в лесе не пущают.

--- Наши монахи все работают на послушаниях, оттого и гулянки им по лесу нет. С утра до трапезы, от трапезы до вечера... Когда тут?

--- Все послушания назначает наместник?

--- Инокам он, а трудникам да наёмным рабочим - отец эконом. Ну, кому благословлено чай пить, тем от трёх до четырёх часов даётся время. А то иди-ко. И чай - то как ещё у нас. Раз разрешили четвёрку чаю. Выпил я её всю - иду просить отца Дамаскина благословения купить ещё. А он мне таково прозорливо в глаза взглянул и говорит: " Сиди месяц без чаю, для души твоей полезно это..." Я думал сначала, блажит игумен, а потом сообразил, что это он смирение  моё испытует. Пал я ему в ноги и пошёл. Что ж бы вы думали,через месяц призывает меня сам, не забыл: теперь, говорит, пей чай, потому видел я, что жестоковыйности в тебе нет вовсе...

Коневский скит создал  Дамаскина, этого последнего и настоящего устроителя Валаама.

Пустыня Назарьевская

Тишина моей кельи давила меня. Весь этот монастырь так был не похож на другие, мною виденные,что я ещё не мог разобраться со своими впечатлениями... Мысль разбегалась... Во всём окрест меня сказывалось что-то чрезвычайнр серьёзное, большое: дело творилось тут искреннее, крупное, подвижническое...

--- Святый Боже,святый крепкий,святый бесмертный, помилуй нас! - стукнул мне кто-то в дверь.

--- Пожалуйте!

Румяный молодой монах. Кроткие голубые глаза.

--- Простите! Отец настоятель благословил показать вам пустыню Назарьевскую?

--- Очень вам благодарен... Сейчас?

--- Ежели неочень устали, можете потрудиться во славу Божию!

Мы отправились.

О. Авенир оказался монах,знающий всю поднаготную монастыря. Он тут прошёл чрез все послушания и познакомился с делами чудесно. Начиная с хозяйства и кончая подвижнечиством, для него ничего сокровенного не было. Только что мы выбрались с ним за ограду, как Валаам явился передо мной в другом свете. Обитель осталась позади. Рабочая община выступала перед нами со всеми её заботами и земными помыслами. Вон в низине огороды громадные, обставленные глухо шумящими деревьями. Низиной этой они и тянутся на несколько вёрст, вплоть до Салмы. Зелени и овощей всяких не только на год хватает обители, но осенью остатаки раздаются беднейшим жителям, которые нарочно для этого съезжаются в монастырь. Вон красивые кирпичные амбары для хлеба, отдельно от других построек на случай пожара.

--- Хлеб-то у вас свой или покупной?

--- Своего не хватает. Нив у нас мало.Мы полтораста кулей снимаем со своих полей,а тысячу сто покупать приходится  и для себя и для богомольцев.Хлеб у нас не совсем дозревает,случается. Наш хлеб маловесен, а в подъёме тяжеловат.Мы его с купленным мешаем. Больше для соломы пашем. Потому что нам много соломы требуется для подстилки коням. Овса своего снимаем пятьдесят кулей, а двести приходится на стороне скупать.

Вообще все хозяйственные постройки здесь в отличном состоянии. Они не только грандиозны, как в Соловках,но и содержаться щегольски. Можно подумать,что попал к богатому английскому землевладельцу, не жалеющему средств на долговечные здания.

Большая двухэтажная рига с двумя громадными печами для сушки хлеба. Для них экономные монахи рубят пни. Несмотря на обилие леса,его здесь жалеют. Не расходуют попусту.Стволы исключительно идут на постройку,пни на топку. Вырываются даже корни, чтобы они не пропадали даром. Из них гонят смолу.Лесное дело ведётся так, что наших  лесоводов следовало бы посылать учиться, у этих простых, неграмотных крестьян...

--- Вон у нас дом, где делают посуду, чашки, тарелки!

--- И теперь?

--- Нет, гончарят зимою, а теперь там крсильня...

У нас глины чудесные. Думаем фарфоровое производство заводить. Каолиновые породы есть.

Дорога в Назарьевскую пустыню шла по чрезвычайно весёлой аллее. По сторонам шелестели кудрявые берёзки. В молодой листве играло солнце.Пропасть всякой мелкой птицы орало в чаще, перекликаясь со стаями, налетавшими на огородную низину. Величавые, красивые сосны слегка покачивали свои вершины, словно укоряя молодые берёзки в легкомыслии и шаловливости...Мягкая трава струила весенний аромат. Чуялось в воздухе дыхание невидымых ландышей.

Вдали  показался маленький монашек.

Мой о. Авенир чего-то смутился и стал оправляться.

--- Кто это?

--- Это-с - отец Пимен! Великий ум, светило обители! - заторопился Авенир, полушопотом сообщая мне  о необходимости быть представленным маленькому иеромонаху.

--- Они в университете кандидатом кончили, много книг написали... Истинно подвижническую жизнь ведут.На всех языках могут.!

Мы быстро нагнали монашка. Мой Авенир сунулся к нему под благословение.

--- Вот-с, отец наместник благословили им Назарьевскую пустынь обозреть.

--- Спаси Господи! А вы кто такой?

Я назвал себя.

--- Писатель? Соловки ваши?

--- Да!

--- Ну спаси Господи Господи, как я рад! Позвольте вас по-братски - т отец Пимен трижды расцеловался со мною. - Хорошо вы это надумалы - осмотреть  наш Валаам. Очень хорошо! Спаси вас Господи!., Пустыня Назарьевская по здешним местам - земной рай. Мы вам такую растительность покажем, диву дадитесь... Любимое это место было отца Дамаскина. И ныне, когда его сюда возят, так он духом возвеселяется, сказать ничего не может, а только глазами.

 Назарьевская пустынь началась аллеей чудных кедров. Таких крупных я давно не видел. Вперемежку с ними были дубы,которые, несмотря на свой только сорокалетний возраст, давали уже густую тень.Всё это посеянно Дамаскиным в первый же год его управления обителью. Кедры и дубы выводились из семян под его непосредственным надзором.Ещё далее перед нами раскинулись чащи пихт, серебристого лоха, американские липы с крупною листвою, цветущие и благоухвющие... " Где я?" - невольно задавал себе вопрос." Север ли это? Что могла сделать с такою скудною и убогою природой сильная воля одного только человека.!"

 

 

Иван Сергеевич ШМЕЛЕВ

Старый Валаам

Очерк

  

  

   В поминальном очерке -- "У старца Варнавы" -- рассказано, как, сорок лет тому, я, юный, двадцатилетний студент, "шатнувшийся от Церкви", избрал для свадебной поезд­ки -- случайно или неслучайно -- древнюю обитель, Валаамский монастырь. Эта поездка не прошла бесследно: я вынес много впечатлений, ощущений -- и вышла книжка. Эта первая моя книжка, принесшая мне и радость, и тревоги, давно разошлась по русским городам и весям. Есть ли она за рубежом -- не знаю; вряд ли. Перед войной мне пред­лагали переиздать ее, -- я отказался: слишком она юна, легка. Ныне я не писал бы так; но суть осталась и доныне: светлый Валаам. За это время многое переменилось: и во мне, и -- вне. Россия, православная Россия -- где? какая?! Да и весь мир переменил­ся. Вспомнишь... -- а Троице-Сергиевская лавра? а Оптина пустынь? а -- Саров? а Солов­ки?!. Валаам остался, уцелел. Все тот же? Говорят, все тот же. Слава Богу. Ну, конечно, кое в чем переменился, -- время, новая судьба. Говорят, -- туристов принимает, евро­пейцев. Это не плохо, и для него не страшно: "да светит миру". Как-то я читал в "Матэн" о Валааме. Журналист-француз, конечно, многого не понял "в Валааме", но -- уважением проникся. Помню, писал: "своей идее служат... мужики-монахи". Не плохо, если "мужики" -- идее служат. Сколько перевидал французский журналист, что может удивить его? А Валааму удивлялся. Не плохо это. Да, стал другой немножко Валаам. Но жив и ныне. Раньше -- жил Россией, душой народной. Ныне -- Россия не слышна, Россия не приходит, не приносит своих молитв, труда, копеек, умиленья. Но он стоит и ныне, Светлый. Его не разрушают, не оскверняют, не взрывают. Суровая Финляндия к нему привыкла. Ведь и в прошлом он не был в ее границах -- природа их объединила. Помню, сорок лет тому, "полицейский надзор" над ним держали те же финны. Валаам чужим им не был; такой же, как и они -- суровый, молчаливый, стойкий, крепкий, трудовой, -- крестьянский. Валаам остался на своем граните, -- "на луде", как говорят на Валааме, -- на островах, в лесах, в проливах; с колоколами, со скитами, с гранитными крестами на лесных дорогах, с великой тишиной в затишье, с гулом леса и воли в ненастье, с трудом -- для Господа, "во Имя". Как и св. Афон, Валаам, поныне, -- светит. Афон -- на юге, Валаам -- на севере. В сумеречное наше время, в надвинув­шуюся "ночь мира", -- нужны маяки. Я вспомнил светлую страницу -- в прошлом. Недавно, как бы в укрепление себе, узнал, что два послушника, кого я мимоходом по­встречал на Валааме, пометил в книжке, совершили за эти годы подвиг. Узнал, что стали "светом миру", что они живут. Валаам дал им послушание. И вот, живые нити протянулись от "ныне" -- к прошлому, это прошлое мне светит. В этом свете -- тот Валаам, далекий. И я подумал, что полезно будет вспомнить и рассказать о нем: он все такой же, светлый.

   I. -- К Валааму

   ...В половине 3-го часа утра разбудил меня звонок в коридоре гостиницы. Было еще совсем темно. Видно только, как бегут в небе тучи, то открывая, то заслоняя звезды. Очертания собора высятся над березами. Озеро гремит, шумят березы. На колокольне ударили к полунощнице. Стучат сапоги монахов по каменной дорожке -- тянутся иноки к собору.

   -- Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...

   -- Аминь.

   -- "Александр" через час отходит, -- говорит брат Тихон, послушник, -- с вечера еще пришел, волны берегся.

   -- Неспокойно озеро?

   -- Да не так чтобы... волнисто. Большой бури не будет, а покачает. Опять это "покачает". Из Шлиссельбурга вышли на "Петре Первом" -- так трепало, что мы сошли на Коневце, отсиживались, приготовлялись к Валааму. И вот, теперь, и на "Александре" покачает.

   -- Это ничего-с,-- успокаивает нас брат Тихон, -- для испытания вам, наше озеро дух смиряет, а потопления вам не будет, преподобный Арсений сохранит.

   Я смотрю на его простоватое лицо: нет, он не шутит, он твердо верит, что "потоп­ления не будет". Вспоминаю шутливые слова гостинника -- "а потому вас и раскачало, чтобы мимо Преподобного не проезжали... вот и привелось к нему заехать,.. а теперь хорошо вам будет". Да будет ли? Я слышу, как накатывает море.

   Идем в собор -- проститься. Охватывает сырость и особый, глубинный, запах разбушевавшейся Ладоги. В небе бегут разорванные тучи. У святых ворот преп. Арсений, в схиме, благословляет нас из полутемного залома. В двери собора видны редкие огоньки свечей. Мы входим в пустынный храм и слышим проникновенный возглас служащего иеромонаха: "Услыши ны, Боже Спасителю наш, упование всех концев земли, и сущих в мори далече" -- и я вспоминаю о бурном море,-- "и милостив, милостив буди, Владыко..." И я молюсь о милости и вспоминаю, как петербургский извозчик-хозяин, ехавший на Валаам на "Петре I", приговаривал: "кто в море не бывал -- тот Богу не молился".

   Разноцветные лампады над ракой преп. Арсения Коневского мерцают сонно. Над ними, в красивых сборах, малиновая бархатная сень. Старенький, едва двигающийся монах, разинув от слабости рот, ставит обеими руками дрожащую в них свечку. Накрытый складчатой мантией, неподвижно простерся перед ракой монах в молитве. Под сводами мрак, в темноте алтаря цветными огоньками теплится седьмисвечник, а кажется мне, что стою за полунощницей на Светлый День, только тогда бывает такая тишина и сумрак. И вдруг, с озера, загудел грозно пароход, -- звал в путь. Бросив прощальный взгляд на тихие лампады над серебряной ракой Преподобного, я пошел к выходу. "Доброго пути..." -- сказал мне кто-то. Я оглянулся. На дощатом полу чернела мантия, складки закрыли го­лову. "Спасибо", -- сказал я с чувством невидимому иноку.

   Начинало светать. Старичок-гостинник уже отправил на пристань наши вещи. Мы сер­дечно простились с ним, расцеловались даже -- "На Валаам съездите -- нас и забудете... далеко нам до Валаама". И я вспомнил, как он рассказывал с сокрушением, что не стало у них нынче схимонахов. -- "А каждому желательно схимонаха видеть... всякому хоть поближе быть к высокому подвигу желается". Мне жаль было этого старичка, обиженного за свою обитель, полного веры, что захочет Господь -- и покажет славу обители -- дарует и им подвижника.

   Второй гудок. Мы сбегаем под гору, к пристани. Монашек сбрасывает причал и смот­рит вслед. Дальше и дальше уходит лесом поросший Коневец. На неспокойных водах поднимается огненное солнце, огромное в тумане. "Сартанлакс!" -- кричит штурман. Перед нами -- "Чертов залив" -- "Сартанлакс" по-фински, куда опустилась некогда чер­ная стая воронов, изгнанных Преподобным из-под страшного "Коня-камня", где было капище. Это глубокий залив, окаймленный лесом. Видны домики, пристань, бочки, белый маяк-игрушка на косе. Небо ясно, солнце уже в полнебе, и видно, как на водах лежит, весь освещенный солнцем, покинутый нами Коневец.

   Бросив на пристани ящики и бочки, "Александр" идет финским берегом. Березки, елки, каменистые косы с белыми маячками у воды. Озеро не бушует. Говорят -- камни не допускают, а вот как свернем в открытое -- молись Богу!

   -- На Валаам изволите ехать? -- спрашивает краснощекий парень в лаковых сапогах и пиджаке. -- Молиться... это хорошо-с. Я вот десятый раз подвизаюсь. По железной части. Великие мастерские у монахов, мы и скупаем которое железо остается, оковку из кузниц ихних, пудиков по триста. По опасному месту едем, камни невидимые, чуть прошибся капитан -- прощай. Но только они не прошибаются. И потом -- по священному делу едут, не для гулянок.

   Я спрашивал себя -- а я, по какому делу? И -- не знаю.

   Плывем в тихих проливах, среди целой щетины "шхер". Это надводные камни, гряды, поросшие тощей елкой. В береговых утесах виднеются деревни, крытые светлой дранью, желтые тощие полоски -- овес, ячмень. "Кронобор!" -- кричит штурман. Деревянная "лютерова" церковь с тонким шпилем. Сумрачные финны, в куртках и крепких, тяжелых сапогах, курят трубки; ни улыбки под их разухими шляпами. Кончились остановки. "Александр" поворачивает в озеро -- к Валааму. До него, говорят, верст семьдесят.

   Прибегают матросы, крепят паруса потуже: ветер! Черные волны будто маслом подернуты, кажутся мне расплавленным графитом. Паруса щелкают. Пароход теперь мчится, склонившись набок. Нас качает и бортом, и килем, руль вплетает к падает с треском, и вспоминаются мне качели. Старик финн, шкипер, обходит борт, что-то тре­вожно смотрит. Говорят -- следит, как бы цепь не порвало, рулевую, -- "тогда -- куда затащит, на камушки выкинет -- сушись". Паруса рвет и щелкает. Матросы бегут крепить.

   -- Не Валаам ли? -- спрашиваю я шкипера, что-то как будто видя.

   -- Нэйт Валямо... трисать вэрстэ.

   Капитан высматривает в трубу. Налетает туча, сечет дождем. Теперь ничего не видно. Говорят -- как бы туманом не хватило, тогда -- прощай. Вон, матросы уж слушать стали -- не позывает ли? Что позывает? А колокола валаамские: как видимость пропа­дает, монахи позывают, "сюда, в тихую пристань, к Преподобным!". Серебряный звон, хороший, ясный. Нет, не слышно серебряного звона, не синеют острова валаамские. Томи­тельные часы проходят. Дождь переходит в ливень, визжит ветер, хлопают паруса. Богомольцы, в кучке, поют -- "Не имамы иные помощи... не имамы иные наде-э-жды... разве Тебе, Владычице...".

   "Валаам видать!.." -- слышу я. Слава Создателю... показался!

   Перед нами высокий темно-зеленый острое. Пеной кипит округ него озеро-море. На гранитную стену бежит "Александр", вот ударит! Ближе -- остров дробится на остро­ва. Видно проливы, камни, леса. Древностью веет от темных лесов и камней. Из-за ска­листого мыса открылся Монастырский пролив, великолепный. Слева, совсем на отлете, каменный островок, на нем белая церковка, крест гранитный, позади -- темный бор. Это маяк и скит, страж Валаама и ограда -- Никольский скит. Чтимый Святитель бодрствует на водах, благословляет входящих в тихие воды монастырские, указывает путь "и сущим в мори далече".

   Входим в пролив, двигаемся в отвесных скалах. На них, высоко, леса. Воздух смоли­стый, вязкий. И -- тишина. Чувствуются лесные недра. Покой. Богомольцы как бы пере­дают охватывающие их чувства. Поют -- "Свете тихий, святы-ые славы... Бессме-э-ртного Отца-а Небесного..." Сердце дрожит во мне. "В раю вот так-то... -- слышится чей-то возглас. -- Лучше и быть нельзя". Острый гудок катится по проливу. Отвечают ему леса и скалы. Влево, на отвесной скале, высоко, -- собор. На голубых куполах, без солнца, кресты сверкают -- червонным золотом. По высоченной скале лепятся клены, висят над фруктовым садом. -- "Сады у них... нигде таких нет садов!" На скале черная ниточка-- решетка. Точками смотрят на пароход монахи. На соборе благовестят к вечерне. Спускается по горе повозка. На деревянной пристани встречают богомольцы. Монахи-певчие выступили вперед и ждут.

   "Воскресение Христово видеаше, поклонимся Святому Господу Иису-усу..." -- поют на пароходе и крестятся на кресты Собора.

   "Единому безгре-ещному..." -- вливаются с пристани монахи и огромная масса богомольцев.

   Я вижу слезы, блистающие глаза, новые лица, просветленные. Стискивает в груди, восторгом. Какая сила, какой разливающийся восторг! И -- чувствуется -- какая связан­ность. Всех связала и всех ведет, и поднимает, и уносит это единое -- эта общая песнь -- признанье -- "Единому безгрешному". Все грешные, все одинаки, все прите­каем, все приклоняемся. Такого не испытывалось ни от Штирнеров, ни от Спенсеров, ни от Штраусов, ни от Шекспира даже. Я чувствую -- мой народ. И какой же светлый народ, какой же добрый и благостный. Не предчувствую ничего.

   -- Потрепало маленько, -- говорит встречающий знакомец, питерский извозчик, -- а мы на "Петре" чисто как по стеклу доехали. Намаялись, теперь будет утешение душе.

   На пристани гранитная часовня. Перед иконой Богоматери служат благодарствен­ный молебен. Небо дождливое. На всем -- серая пелена ненастья. Но -- благодатное на душе. Крепкая низкорослая лошадка быстро несет нас в гору, к величественному зданию гостиницы. На этих скалах, в лесах -- такое! Не ждал, не думал. И я вспоминаю -- дорогой говорили: "такие чудеса увидите..! И все -- они все, своими трудами, и все сами, до последнего гвоздика!.."

   II. -- Новый мир

   Навстречу, с горы, спускаются к пароходу богомольцы. Валаам вчера праздновал Преображение Господне, было большое стечение народа: новый собор, сияющий нам крестами, -- во имя Преображения. На пароходе говорили, что весь Валаам полнехонек, народу со всех краев. Я спрашиваю возницу, подростка в скуфейке, -- много ли богомольцев. Он не отвечает. Я спрашиваю громче, уши его краснеют, плечи чуть ежатся, но он не оборачивается, молчит. Спрашиваю еще громче, почти кричу. Уши его краснеют еще больше. Я понимаю, что он слышит... и вспоминаю, -- рассказывали нам на паро­ходе: "там все на послушании... не благословлено кому -- от того слова не добьешься". Пожалуй и наш возница не благословен разговаривать. Ему, видимо, хочется ответить, но он несет послушание и потому, от скромности, краснеет. Да и вид наш, пожалуй, его смущает. Мы совсем не похожи не богомольцев. Встречные больше простой народ, с котомками и мешками, или мещане-горожане, с узелками и саквояжами, народ поло­жительный, "сурьезный", а мы -- "ветром подбиты&quo